Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный сорокамиллионный
мир Славян должен вместе с Россией начать новую эпоху
в истории, очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое для него, несмотря на то, что и любопытство и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, — как только он
остался один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла
в постель. Ей всею душой было жалко Анну
в то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью,
в каком-то новом сиянии возникали
в ее воображении. Этот ее
мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала
в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это
осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
Она
в оставленную сень,
И
в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся
мир иной.
Таким образом, Грэй жил всвоем
мире. Он играл один — обыкновенно на задних дворах замка, имевших
в старину боевое значение. Эти обширные пустыри, с остатками высоких рвов, с заросшими мхом каменными погребами, были полны бурьяна, крапивы, репейника, терна и скромно-пестрых диких цветов. Грэй часами
оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном, подстерегая бабочек и строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировал палками и булыжником.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно
в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось
в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть
в другом
мире, хотя бы
в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием
оставался теперь
в распивочной.
Думал о том, что, если б у него были средства, хорошо бы
остаться здесь,
в стране, где жизнь крепко налажена,
в городе, который считается лучшим
в мире и безгранично богатом соблазнами…
Илья Ильич и увидит после, что просто устроен
мир, что не встают мертвецы из могил, что великанов, как только они заведутся, тотчас сажают
в балаган, и разбойников —
в тюрьму; но если пропадает самая вера
в призраки, то
остается какой-то осадок страха и безотчетной тоски.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви
оставалось праздное время и праздное место
в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ
в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала
в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало
в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный
мир любви превращался
в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся
в сером цвете.
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел
в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь
в мире — альбомчик
в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились
в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Это был тот самый Шенбок, который тогда заезжал к тетушкам. Нехлюдов давно потерял его из вида, но слышал про него, что он, несмотря на свои долги, выйдя из полка и
оставшись по кавалерии, всё как-то держался какими-то средствами
в мире богатых людей. Довольный, веселый вид подтверждал это.
Для Привалова не
оставалось никакого сомнения, что Надежда Васильевна живет
в отцовском доме только внешним образом, а ее душа принадлежит другому
миру и другим людям.
Если бы
в мире господствовало исключительно женственное начало, то истории не было бы,
мир остался бы
в «частном» состоянии,
в «семейном» кругу.
И думается, что для великой миссии русского народа
в мире останется существенной та великая христианская истина, что душа человеческая стоит больше, чем все царства и все
миры…
Остается обратиться к творческой жизни идей, которая неприметно назревала
в мире.
Так средний радикальный интеллигент обычно думает, что он или призван перевернуть
мир, или принужден
остаться в довольно низком состоянии, пребывать
в нравственной неряшливости и опускаться.
В пределах нашего падшего феноменального
мира всегда
остается невозможность примирить противоположность между общим и частным.
Основы марксизма
остаются незащитимы
в социальном
мире.
Но М. Горький
остается в старом сознании, он ничему не хочет научиться от совершающегося
в мире и пребывает
в старой противоположности Востока и Запада.
Функции государства
остаются в условиях этого
мира.
Значительно вернее мыслит Кьеркегор, что Бог
остается инкогнито
в мире, а князь
мира сего — по своим законам, законам
мира, а не по законам Божиим.
Тот же, кто не хочет никакой жестокости и боли, — не хочет самого возникновения
мира и мирового процесса, движения и развития, хочет, чтоб бытие
осталось в состоянии первоначальной бездвижимости и покоя, чтобы ничто не возникало.
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам — заявил про него
в своей речи, именно
в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не
останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не узнал
в целом
мире, что был пакет, а
в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
— И вот теперь, кроме всего, мой друг уходит, первый
в мире человек, землю покидает. Если бы вы знали, если бы вы знали, Lise, как я связан, как я спаян душевно с этим человеком! И вот я
останусь один… Я к вам приду, Lise… Впредь будем вместе…
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, — что мирская наука, соединившись
в великую силу, разобрала,
в последний век особенно, все, что завещано
в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых
мира сего не
осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
Это великая заслуга
в муже; эта великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и кто заслужил ее, тот вправе считать себя человеком безукоризненного благородства, тот смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда ни
в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких, каких бы то ни было, он
останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над
миром его души, что с той поры, как он заслужил эту великую честь, до последней минуты жизни, каким бы ударам ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
Реальная истина должна находиться под влиянием событий, отражать их,
оставаясь верною себе, иначе она не была бы живой истиной, а истиной вечной, успокоившейся от треволнений
мира сего —
в мертвой тишине святого застоя.
С ним пришел, вероятно, его адъютант, тончайший корнет
в мире, с неслыханно длинными ногами, белокурый, с крошечным беличьим лицом и с тем добродушным выражением, которое часто
остается у матушкиных сынков, никогда ничему не учившихся или, по крайней мере, не выучившихся.
И заметьте, что это отрешение от
мира сего вовсе не ограничивалось университетским курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие
остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался
в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
Один из последних опытов «гостиной»
в прежнем смысле слова не удался и потух вместе с хозяйкой. Дельфина Гэ истощала все свои таланты, блестящий ум на то, чтоб как-нибудь сохранить приличный
мир между гостями, подозревавшими, ненавидевшими друг друга. Может ли быть какое-нибудь удовольствие
в этом натянутом, тревожном состоянии перемирия,
в котором хозяин,
оставшись один, усталый, бросается на софу и благодарит небо за то, что вечер сошел с рук без неприятностей.
Новый
мир толкался
в дверь, наши души, наши сердца растворялись ему. Сен-симонизм лег
в основу наших убеждений и неизменно
остался в существенном.
Я очень мало объективировал свою мысль (употребляю выражение, которым начал пользоваться позже): она
оставалась в субъективном
мире.
С Ницше у меня всегда было расхождение
в том главном, что Ницше
в основной своей направленности «посюсторонен», он хочет быть «верен земле», и притяжение высоты
оставалось для него
в замкнутом круге этого
мира.
Но я как раз всегда сопротивлялся отчуждению и экстериоризации, я хотел
оставаться в своем
мире, а не выбрасывать его во мне.
В известном смысле можно было бы сказать, что любовь к творчеству есть нелюбовь к «
миру», невозможность
остаться в границах этого «
мира».
Еще одно из тех первичных ощущений, когда явление природы впервые
остается в сознании выделенным из остального
мира, как особое и резко законченное, с основными его свойствами.
Помню, что мне было странно и досадно, точно я до этого мгновения все еще
оставался в светлой комнате, а теперь неожиданно очутился
в грязном и темном переулке перед назойливым выходцем из другого
мира.
А
в прорехе появлялись новые звезды и опять проплывали, точно по синему пруду… Я вспомнил звездную ночь, когда я просил себе крыльев… Вспомнил также спокойную веру отца… Мой
мир в этот вечер все-таки
остался на своих устоях, но теперешнее мое звездное небо было уже не то, что
в тот вечер. Воображение охватывало его теперь иначе. А воображение и творит, и подтачивает веру часто гораздо сильнее, чем логика…
Через некоторое время, однако, он и сам куда-то внезапно уехал. Купленный мальчик исчез навсегда где-то
в широком неведомом
мире, и дальнейшая судьба его нам
осталась неизвестна.
Про себя Агния решила давно, что она
останется незамужницей и уйдет от грешного
мира куда-нибудь
в скиты замаливать чужие грехи.
Голодные, очевидно, плохо рассуждали и плелись на заводы
в надежде найти какой-нибудь заработок. Большинство — мужики, за которыми по деревням
оставались голодавшие семьи. По пословице, голод
в мир гнал.
Но левая народническая интеллигенция
остается замкнутой
в своем
мире и имеет своих властителей дум.
Отношение к «
миру»
остается аскетическим навеки, так как Христос заповедал не любить «
мира», ни того, что
в «
мире», но освящается творчество, как путь к новому Космосу.
И
остается непонятным,
в чем же корень недоразумения и эмпирического
мира,
в чем грех отвлеченного эмпиризма,
в чем дефект «опыта» обыденного, ограниченного и неполного?
Человек
остался одиноким сам с собой, перед бездной пустоты, отрезанным от живой конкретности, и ему
осталось лишь постулировать утешительное, лишь субъективно воссоздавать утерянную божественность
в мире.
Для них все
оставалось разорванным, плоть
мира не могла быть преображена, а духовность
оставалась в тех высших сферах,
в которых она пребывала изначально.
Но
в принудительно данном
мире закон тождества и другие законы логики
остаются обязательными и не могут быть отменены.
В язычестве было подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь бесконечная божественная мощь; смысл
оставался еще закрытым, и религия любви еще не явилась
в мир.
Богочеловек явился
в мир; мистический акт искупления совершился, но богочеловеческий путь истории еще не был найден, все еще
оставалось обширное поле для подмены божеского человеческим, для соблазнов князя этого
мира, который всегда охотно подсказывает, как лучше устроить
мир, когда Дух Святой не вдохновляет еще человечества.